Дивный зодчий

12 марта исполняется 275 лет со дня рождения прославленного и крупнейшего русского архитектора Василия Ивановича Баженова (1737-1799).

В.И. Баженов - выдающийся русский архитектор в эпоху Екатерины II и Павла I - основоположник классицизма в России, теоретик архитектуры, живописец и график, внесший большой вклад в развитие мировой художественной культуры.

Василий Иванович Баженов родился 12 марта 1737 году в Калужской губернии, село Дольское в семье псаломщика, который после рождения сына был переведен в Москву. 

 Баженов – дивный зодчий

Поздней весной 1737 года Иван Федорович Баженов, псаломщик сельской церквушки, что в Дольском Калужской губернии, полный надежд и сомнений ехал с женой и трехмесячным сынишкой в Москву. Соблазненный должностью в известной церкви Иоанна Предтечи за золотой решеткой в Кремле, снялся он с обжитого места и, всем нехитрым скарбом погрузившись в телегу, отправился в Белокаменную.
 

Особые надежды питал Иван Федорович на будущность сына: одних церквей в Москве сорок сороков, а сколько всяких прочих возможностей... Сам-то он со своим замечательным басом всегда найдет себе применение...
 

Пожар в Москве 1737 года

Не только в новую жизнь вез младенца Баженов, но и навстречу великой судьбе. Большой бедой ознаменовалось появление в московских стенах семьи Баженовых.
Май был уже на исходе, как вспыхнул пожар, которого древний город не знал более ста лет. Огонь полыхал по Кремлю, по Китай-городу, перекинулся через стены и рвы Белого города, охватил Василия Блаженного, Казанский собор, Заиконоспасский, Сибирский приказ с его несметными пушными сокровищами. Главный лефортовский госпиталь. Только Большой каменный мост преградил дорогу огню на Замоскворечье. Крестясь, глядел Иван Баженов, как обращались в тлеющий прах бревенчатые дома москвичей. «Сколько же сил и времени понадобится, чтобы отстроиться заново... – думалось ему. – Кто, чьи руки осилят это?..»
 

Москва станет краше. Выше, чище, светлее. Старый русский град, постепенно избавившись от обветшавшего облика, обретет новые черты и сделается неповторимо прекрасным. Сын его, Василий Баженов, для кого этот город станет родным и любимым, посвятит Москве свою жизнь и поднесет ей неповторимые творения. Шедевры русского зодчества. Впрочем, и не одной только ей.
Василий начал рисовать рано – с тех пор, как помнил себя. Прутком на песке, углем на стенах, куском штукатурки на серых камнях. Рисовал подолгу, совершенно отрешенно и ничего не замечая вокруг. Чуть позже сам, никто тому не учил, принялся выбивать на камне затейливые швыркули, высекать строгие личины, напоминающие лики святых. Морозными зимами строил во дворе снежные башенки, крепостные зубчатые стены, людские фигуры, которые стекленели на морозе после того, как он обливал их водой. Отец дивился на странные занятия сына. Они ему очень не нравились.
 

В Славяно-греко-латинскую академию Василий Баженов пришел, уже обучившись грамоте дома. Много славных людей вышло к тому времени из стен академии, да и не было другого такого в Москве заведения, дававшего широкий круг знаний, считавшихся по тем временам обязательными, и готовившего к духовной карьере. То, что отец хотел видеть Василия священнослужителем, не оставляет сомнений.
Василия, однако же, риторика, пиитика, да и некоторые иные предметы не привлекали, и хотя он учился прилежно, ходил в примерных учениках, все же каждую свободную минуту отдавал любимому делу. Подолгу, забывая о времени, бродил по Москве, срисовывал церкви, надгробные памятники на погостах при монастырях, здания, понравившиеся как-то особо. А более всех любил дом князя Гагарина, что на Тверской, - высокий, хотя всего о трех этажах, с арками по фасаду, изящными резными колоннами и аккуратными балкончиками, опоясанными фигурными балясинами. Так полюбился Василию этот дом, что помнил он о нем всю свою жизнь.
 

Все чаще задумывался Иван Баженов о будущности сына. Необычный талант ежедневно заявлял о себе, требовал внимания, выхода. Уже знал Василий об архитекторской школе князя Дмитрия Ухтомского и, конечно же, просился в нее. В шестнадцать лет в школу был принят, хотя и не зачислен по всем правилам. Видимо, потому князь распорядился не вносить Баженова в списки, что, зная о бедности семейства Баженовых, давал Василию возможность пропустить кое-какие занятия ради приработка на стороне. И даже помогал ему в том, отправляя на стройки как подмастерье – газеля с различными поручениями. Практический опыт приобретался исподволь, как бы без всяких усилий. Помимо того, Баженов не оставлял рисования, писал маслом. Он знал, что родился художником.
 

Фёдор Алексеев. Cеверная сторона Красной Площади. 1822
Здание Московского Университета (слева) у Воскресенских ворот на Красной площади.
Гравюра нач. XIX века.

В конце апреля 1755 года, месяц спустя после того, как Василию исполнилось восемнадцать, Москва праздновала большое событие: инавгурацию – открытие первого российского университета. Сбылась мечта Михайлы Васильевича, приложившего столько стараний к тому, хитроумно использовавшего влияние при дворе камергера Ивана Шувалова, фаворита Елизаветы Петровны. Празднуя свою замечательную победу, Ломоносов оставался в тени. Радовался он тому, что есть и в России теперь свой университет, по статусу которого в нем могут учиться люди разных сословий. Многих талантливых молодых людей он избавил от мучений, которые переживал некогда сам. Можно считать, что это он, Ломоносов, распахнул врата учености перед Баженовым, записанного Ухтомским в гимназию для разночинцев, где был создан особый класс по искусству.
 

Другая жизнь у Баженова. Во-первых, он стал получать «кормовые деньги», во-вторых, после окончания гимназии открывалась прямая дорога в студенты – с совсем иным уже положением, с вручением шпаги при торжественном акте. Все это вскорости пришлось ему пережить. И через три года, когда открылась в Петербурге Академия художеств и когда куратор университета затребовал в нее московских студентов, способных к изящным художествам, первым в список был записан Василий Баженов. Надолго теперь он покинет отчий дом и Москву...
 

Учили его люди талантливые. Савва Иванович Чевакинский, один из лучших учеников Растрелли, успевший украсить силуэт Петербурга, сразу обратил внимание на самобытный талант Баженова и всячески способствовал тому, чтобы наделе находилось тому применение. Чуть позже и Александр Филиппович Кокоринов, тоже из первых растреллиевских учеников, преподавал Баженову основы архитектуры. Сохранилось доношение Кокоринова Шувалову: «Санктпетербургской Академии художеств студент Василий Баженов, по особливой своей склонности к архитектурной науке, прилежным своим учением столько приобрел знания как в начальных пропорциях, так и в рисунках архитектурных, чем предь хорошую надежду в себе обещает, - что осмеливаюсь за его прилежность и особливый успех всепокорнейше представить к произведению в архитектурные второго класса кондукторы, с жалованьем по 120 руб. в год».
 

После того доношения Кокоринова сенатским указом Баженов был назначен архитектурий-помощником в ранге прапорщика. Кроме того, ему предписывалось состоять при самом сановном Растрелли.
 

Вот и мастер Баженов теперь. Два года учебы в академии ему многое дали. Наверное, больше даже, чем любому из его товарищей: необычайно талантливый от природы, он прекрасно сознавал, что одного этого мало что только ежедневный труд, непрестанное восприятие всего лучшего, что архитектурой уже накоплено, - с перерабатыванием и переосмыслением этого, только при таких условиях можно создать нечто непреходящее, не подверженное влияниям моды. Впрочем, сам он считал, архитектура не может быть модной или не модной – она, подобно математике, физике, логике, руководствуется своими внутренними законами. И эти законы – непоколебимы.
 

Кокоринов радовался успехам своего ученика и понимал, что тому необходимо повидать мир, встретиться с лучшими творениями гениальных мастеров. Кокоринов и сам рвался за границу, и если у него это не получалось по разным причинам, то у Василия Баженова должно получиться. Он, Кокоринов, все возможное для этого сделает.
 

По новому его представлению Шувалову...выносится решение: Василия Баженова вместе с живописцем Антоном Лосенко отправить в Париж с годовым содержанием в 350 рублей в год.
 

Баженов счастлив. Он боится поверить в такую удачу. Он знает и помнит, кому тем обязан. Эта благодарность в нем навсегда сохранится.
 

Зимний дворец

А что же в многоликой и просвещенной Европе происходило тогда... Какие течения в ее архитектуре возникали и набирали силу в то время, когда окрыленный Баженов ехал в Париж? Да и с чем сам-то он ехал? Какие взгляды на архитектуру исповедовал он? В России господствовало русское барокко. Считалось, что развивалось это направление по общим путям с западноевропейской архитектурой, но выработало собственные художественные решения и привнесло в архитектуру элементы русского зодчества. Граф Бартоломео Растрелли создал лучшие свои творения в России. И вот его Зимний дворец: прямолинейность вытянутых по горизонтали фасадов, строй колонн, декоративные детали, скульптура, цветовая гамма сооружения – все в этом здании создает приподнятое, праздничное настроение. Можно уловить даже что-то и сказочное в замечательном здании – и все это то, что называют русским барокко.
 

А в Европе барокко как стиль вымирал. Ведущие творцы считали барокко жеманным, боролись за простоту и чистоту в архитектуре, за новое направление – классицизм. Как ни странно, археологи, откопав древние итальянские города, погребенные под пеплом Везувия, сами того не желая, открыли перед архитекторами новое, а вернее – как раз старое направление. Долой помпезность, ложную пышность, прочь не нужное украшательство! Смотрите, как прекрасны творения древних строителей! Сколько в них разумной изящности! Вот к чему надо стремиться!
 

Вот в какую атмосферу погрузился Баженов в Париже. Его французский учитель Шарль де Вальи, живописец и королевский архитектор, восхищаясь лаконичными созданиями древних, темпераментно призывал молодого русского зодчего вооружаться прежде всего математикой и геометрией. Однако, слушая маэстро, Баженов, хотя со многим и соглашался, далеко не все принимал. 
 

Он уже твердо знал, что древнерусская архитектура вовсе не исчерпала своих возможностей. Она свободна, величественна, она пластична. И она открывает возможность ему, Василию Баженову, искать собственный путь. Другой. Не тот, что был избран Растрелли.
 

Жили они с Лосенко на скромной квартире, снятой у прачки, в третьем этаже старого, запущенного дома. Обе комнаты сыры и холодны, из окон и дверей сквозило немилосердно. Железная печушка давала ничтожно мало тепла, и, только почти вплотную приблизив к ней руки, можно было согреть застывшие пальцы. Не русская, конечно, в Париже зима, но и жилище не вполне подходящее... А на другое по своим деньгам они рассчитывать не могли.
 

Зато окна были высокие, светлые. Баженов и Лосенко радовались обилию света, позволявшему дома работать как в студии.
 

Де Вальи все более проникался к Баженову теплыми чувствами. Талант, неуемность в работе, страстное желание достичь совершенства в любом деле – будь то эскиз или модель какого-то здания, выполненная из мелко наструганных планочек, - все располагало в нем и все покоряло. Де Вальи отказался верить, что вот эту миниатюрную модель храма римской богини Весты, по разработке великого Витрувия, Баженов сделал своими руками – столь точна в математическом отношении модель оказалась и с поразительным изяществом выполнена. Вальи доволен. Он предрекает русскому великую будущность.
 

Парижская учеба для Баженова завершилась триумфом. Публичные экзамены в академии он сдал мало сказать – блестяще – с необычайным успехом и получил архитекторский диплом за подписями выдающихся академиков Франции и генерал-директора академии маркиза де Мариньи. Диплом официально свидетельствовал право Баженова на золотую медаль. Не получил он ее лишь потому, что по положению медаль выдавалась только лицам католического вероисповедания.
 

Успех небывалый. Русских художников до той поры за границей не признавали. Но более всего нашумел баженовский проект парижского Дома инвалидов. Обширный ансамбль из нескольких зданий, с фасадом, перекликающимся со знаменитым собором святого Петра в Риме и с Лувром одновременно – легкие, грациозные здания, объединенные сложной системой внутренних связей, показали, что автор проекта – человек редчайшего дарования, способный создавать сооружения необычные, яркие.
 

С гордостью и радостью за успех соотечественника граф Петр Григорьевич Чернышев, русский посол в Париже, пишет Шувалову в Петербург о Баженове: «Об этом человеке мне говорят до невероятности много хорошего; думают даже, что в ближайшем собрании архитекторов он получит первую награду за сочиненный им проект Дома инвалидов, необыкновенно прекрасный. В то же время говорят, что поведение и нравственность его отвечают его таланту, но бедняк лишен нужных средств к жизни. Если бы вы к его жалованью прибавили сотенку-другую рублей, его положение сделалось бы лучше. Он будет еще прилежнее, и такое вознаграждение заслуг послужит к чести нашей страны».
 

Что же оставалось делать в Петербурге после столь ошеломительного успеха, как не ответить полным признанием? Оба – Баженов и Лосенко, написавший превосходную вещь, заочно и досрочно производятся в адъюнкты, им повышается жалованье. Лосенко велено ехать в Москву, а Баженову в Рим – совершенствоваться в своем искусстве.
 

Академия Святого Луки в Риме

А в Риме его ждал уже не просто шумный успех, а признание, слава. Римская академия св. Луки за проекты Баженова, представленные на публичном испытании, избирает его своим членом и награждает торжественным дипломом на звание академика с особой привилегией на должность профессора архитектуры в Римской академии. Вскоре этот удивительный русский избирается академиком Флорентийской, Клементийской и членом Болонской академий. Никогда еще российский зодчий не удостаивался столь высоких признаний. А академику-то всего двадцать семь...
 

Баженов вернулся в Петербург через месяц после того, как проводили в последний путь обретшего вечный покой Ломоносова. Недруги великого ученого, поэта, мыслителя праздновали победу. Победа их эфемерна, и только для них самих имеет значение. Ломоносов ушел из жизни, но навсегда остался в мыслях русских людей, в их истории, в памяти.
 

Петербург готовился к празднествам: открытие нового здания Академии художеств приурочивалось к третьей годовщине восшествия на престол Екатерины II. Александр Сумароков, всегда бывший честным, язвительным, во вред самому себе откровенным и ставший после смерти Ломоносова придворным поэтом, воспевает Екатерину как основательницу академии. А все вокруг вторят – с ним и без него: «Радуйся, Екатерина, что ты сие полезное России основала училище. Радуйтесь, художества, что вы от нее и основание и покровительство получили. Ее вами возвеличится слава!» И как-то забыто уже, не поминается даже, что вовсе не Екатерина, а Елизавета Петровна по настоянию многих выдаюшихся умов, в том числе и Михайлы Васильевича, учредила ту академию. Однако же при тех, кто ныне у власти, не славят прошлых правителей, пусть те даже более того заслуживают. Занятие рискованное, неблагодарное.
 

Баженов захвачен царящим в столице возбуждением. В день инавгурации академии назначена выставка молодых художников, и Баженов упрежден, что он должен принять участие. Настроение у него самое радостное. Пишет тогда: «Я на родине. Господи, благодарю тебя. Снова дышу я воздухом Россию».
 

На выставку он представил чертежи, рисунки, сделанные во Франции и Италии, среди которых находился и офорт «Наяда, пляшущая под деревом», заслуживший всяческое одобрение обычно скупого на похвалу де Вальи. Баженов, уже познавший заграничную славу, тем не менее в волнении, ждет: а что скажут дома? Какое в родных стенах сложится о нем впечатление?
 

Потом один современник напишет: «...смотрели чертежи нововыезжаго из чужих краев нашего архитектора господина Баженова, которые подлинно хорошо расположены и вымышлены и от всех присутствующих во многом числе дам и кавалеров общую похвалу получили». В этот день, 25 июня 1765 года, Василий Баженов был принят «в достоинство академиков академического собрания» и ему вручили архитекторский диплом. Сразу после этого торжественного акта дипломанты, каждый в отдельности, представлялись императрице «для принесения всеподданнейшего благодарения». Приветливо и благосклонно улыбалась Екатерина, и Баженов, стоя перед нею на коленях и едва притрагиваясь губами к протянутой милостиво руке, искренне верил, что все лучшее в жизни ждет его впереди.
 

Он не знал еще, что эти красивые губы могут сложиться в презрительной, холодной усмешке, а эта женственная рука непринужденным жестом может ломать судьбы и обрывать нити жизни людей. Ему суждено испытать и милость императрицы, и гнев ее. Баженов еще не знал этого.
 

И поначалу все шло у него хорошо, ничто не предвещало трудной судьбы. На Каменном острове начинается строительство загородного дворца для великого князя Павла, и руководство работами поручают Баженову. Юный Павел, любознательно прислушивавшийся к тому, что говорили взрослые, повидавшие свет, приблизил к себе Баженова, который мог увлекательно рассказывать об Италии, Франции. Они часто вместе обедали и сблизились так, что многие придворные стали не только косо посматривать на архитектора, но и дожидаться удобного случая, чтобы очернить его в глазах августейшего мальчика.
 

И вот наносится первый укол. Академический совет, уступая давлению влиятельного, оставшегося за ширмой лица, принимает решение «задать ему программ, по которому он должен доказать знание свое, в чем он в отсутствие свое из России упражнялся». Прожект предлагалось сделать пустячный, и Баженов легко, быстро и, главное, по-своему составил проект.
 

Сохранилась выписка из академического постановления: «По заданной программе господину академику Баженову, сочиненные им прожект с рисунками и изъяснением апробованы, которые и определено, записав в журнал, хранить в академическом архиве». Баженова такое решение не слишком сильно расстроило, больше заботит другое: он заслужил право преподавать в Римской академии, и дома его сочли достойным профессорской степени, а профессорской кафедры в Петербургской академии не только не дают, но даже и не обещают. Чья-то влиятельная рука перекрыла дорогу ему. Баженов, хотя формально и числился в академии, на самом деле с ней не был связан.
 

Князь Орлов Григорий Григорьевич

Но он уже известен в Петербурге, популярен. Генерал-фельдцейхмейстер Григорий Орлов приглашает его к себе на службу, назначает главным архитектором артиллерии в чине капитана и поручает составление проекта и строительство здания Арсенала на Литейном проспекте. После проекта Арсенала Екатерина, не без участия в том деле Орлова, поручает Баженову разработать проект Института благородных девиц при Смольном монастыре – и он проектирует здание удивительнейшее – своеобразное, грандиозное с неожиданными решениями. Жаль, что не стали строить его...
 

Потом Орлов направляет в Москву Баженова по своим артиллерийским делам. Чем он занимался в то время, трудно сказать, видимо, участвовал в приведении в порядок Кремля по приказу императрицы, жил на казенной квартире неподалеку от грязной, зловонной Неглинки, очень небогато и во многом себе отказывая. А тут еще академия требует с него деньги, и немалую сумму, выданную взаимообразно, да только требует как-то уж очень поспешно. Баженов пытается доказать, что это академия должна ему деньги – более полутора тысяч рублей – за время его пребывания за границей. Ведь не высылались деньги тогда... Доказать свою правоту не сумел, и из того небольшого жалованья, что он тогда получал, долг взыскали все-таки.
 

Десять лет прожил Баженов в тот период в Москве. Тогда, видимо, под влиянием планов Екатерины перепланировать оба великих града – Петербург и Москву он и замышляет новый, небывалый Кремлевский дворец. Идея смела, неожиданна, Орлов, поддерживает ее, преподносит Екатерине в нужном свете, и та приходит в восторг. Замысел грандиозен, величествен. Когда он будет осуществлен, о ней, Екатерине, заговорит вся Европа. Ни один из монархов не в силах построить себе такой великий, прекрасный памятник.
 

Баженова возвращают в Петербург и, освободив от всех прочих дел, поручают заняться проектом дворца. Екатерина торопит зодчего, требует возможно скорее начать строить модель.
 

Императрица не учла одного: чего будет стоить этот дворец. Сколько он будет стоить стране, только-только вступившей в войну с Турцией, обещавшую стать затяжной, изнурительной.
 

С каким же воодушевлением он начал работать... С какой светлой надеждой создать нечто великое... Работал Баженов самозабвенно, поразительно быстро – все спорилось, все получалось! Всякий новый день знаменовал очередную победу в осуществлении замысла, приближал к финалу, который откроет взорам величие архитекторской мысли. И к тому концу, к тому страшному дню, которому суждено обратиться полным крахом и невосполнимым крушением.
 

Екатерина учредила «Экспедицию по строению Большого Кремлевского дворца», во главе которой поставила генерал-поручика М.Измайлова. Баженов назначался главным архитектором, ему поручались строительные работы. Главным помощником он пригласил школьного товарища Матвея Казакова, обладавшего большим опытом работы в Кремле. Это о нем Баженов сказал: «...по знанию его в архитектуре столько приобрел, что не токмо при начале строения, но и впредь к большим делам способен, а сверх того и в случае болезни его (то есть баженовскую) самую должность по нем отправлять может».
 

В 1769 году в Кремле принялись сносить старые строения, ветхие, загромождавшие его. Были среди них и такие, гибель которых заставляла сжаться русское сердце: несколько старых церквей, огромное здание приказов XVII века, Казенный двор XII, разобрали три башни в стене – Тайницкую и две ближние к ней безымянные, снесли стену меж Петровской и Благовещенской башнями. Толпы людей хмуро смотрели на планомерное разрушение Кремля... Нет, конечно же, не весь он и не большая часть его уходила в прошлое, но ведь как дорога нам каждая частица его, каждый кирпич в стене его, послужившей неодолимой преградой для иноземных полчищ, вторгавшихся на русскую землю ...
 

Великим зодчим правил не знающий примеров, выдающийся замысел. Он представлял себе будущий Кремль преображенным, в котором хаотическая застройка уступала место художественно замысленному ансамблю.
Почти четыре года Баженов трудился над моделью дворца. Он считал и любил о том говорить, что хорошая модель – половина успеха будущей стройки. Все это время жил в Москве, личная жизнь его потихоньку начала обустраиваться. Он женился на милой девушке – облик ее сохранился на семейном портрете Баженова. Звали ее Аграфена Лукинична, и происходила она как будто из небогатого дворянского рода. Предполагается, что фамилия отца ее была Долгов, и устанавливается это лишь на основании полученного по наследству небольшого именьица.
 

Чумной бунт. 1771. Акварель Э.Э. Лисснера. Кон. XIX в.

За это время в древней столице произошло много событий, в стороне от которых Баженов никак не мог оказаться. В 1771 году пронесся «чумной» бунт – люди гибли семьями, город пустел на глазах. Мародеры безнаказанно грабили брошенные дома, зараза перехлестнулась за пределы Москвы и охватила близлежащие города, главнокомандующий Москвы граф Салтыков бросил ее на произвол судьбы и, потеряв голову, в страхе бежал в имение. Баженов из окон дома на берегу Москвы-реки, в Средних Садовниках – меж Москворецким и Каменным мостом, глядел в окна на телеги, груженные трупами, на зыбкие отсветы смоляных факелов, освещавших поздними вечерами булыжные мостовые, - редкие прохожие отваживались в такое время выйти на улицу... Баженов работал, и дворец, филигранно выполняемый в дереве, рос словно наяву, будто в камне уже...
 

В августе 1772 года в Кремле приступили к «вынутию первой земли» - начались земляные работы для закладки фундамента. В торжестве, при великом стечении народа начиналось строительство. Зодчий счастлив. Мечта сбывается.
 

Первого июня следующего года состоялась торжественная церемония «положения первого камня». Наверное, вся Москва собралась на берегах реки против Кремля. Баженов с большими листами бумаги в руках, стоя на возвышении, в волнении говорил: «А ты, о благословенная река, орошающая кремлевы стены, воздыми главу свою, возведи очи твои и виждь!»
 

Он говорил о замечательных победах русского оружия, об истории Москвы, о своих взглядах на архитектуру и искусство свое. Это был великий день его жизни.
 

А императрица тем временем искала предлоги для прекращения строительства. Теперь ей стало понятно, что грандиозное сооружение не осилить, к тому же война с Турцией окончательно сложилась в пользу России и грандиозный дворец, затеянный ради того, чтобы показать Европе неисчерпаемую силу России, становился не нужен. Екатерина испытывала неистовую страсть к монументальным сооружениям – ей хотелось строить еще и еще, но теперь и ей сделалось ясно: Баженов – великий зодчий и замыслы его грандиозны. Только уж очень не ко времени это сейчас... Но Баженов-то ничего об этом не знает! Он весь во власти своего торжества.
 

Повод для прекращения работ нашли после недолгих поисков. Близость реки и связанная с ней неустойчивость почвы кремлевского холма не смогут вынести тяжести монументального сооружения. Кроме того, в стенах Архангельского собора якобы появились опасные трещины, а появление по соседству необычайно тяжелого здания резко усилит осадку храма.
 

Положенный уже фундамент был разобран. Рвы засыпаны. Строительные материалы, завезенные на сооружение, пошли на ремонт стен Кремля. Но разрушенного, утраченного уже не вернуть. Вот и думается: да ради чего затеяно было все это феерическое действо?  

Он тяжело переживал катастрофу. Семейный очаг был крепок, надежен, но, видимо, не мог дать полного утешения, столь необходимого в дни переживаемого им потрясения. Быть может, поэтому Баженов сошелся с московскими масонами. Тайная организация под покровом мистики была в то время ему по духу близка, ее профессиональная особенность и их атрибуты каменщиков – тоже. Екатерина невольно подтолкнула к масонам Баженова, и это привело его в скором будущем еще к одной, наверное, более тяжкой трагедии. Впрочем, то, что случилось, взращено капризом императрицы. Ее рука, которая могла быть щедрой, еще сыграла в судьбе Баженова жестокую роль.
 

Она с удовольствием уступала своим постоянно возникающим прихотям. Празднества по случаю победоносного мира с Турцией, отмечаемые в Москве, вылились в фантасмагорическое представление. Задуманный императрицей и воплощенный Баженовым праздник стал необычайным спектаклем, разыгранным на огромном пространстве Ходынского поля. Раскрылась фантазия зодчего, поставившего целый ряд удивительных деревянных и каменных строений. Азовский замок и крепость Кинбурн – трехэтажный театр. В Европе легенды ходили об этом празднике. И, быть может, потому особенно щедрой была Екатерина, что в одноряд отмечала две большие победы – над Турцией и над Пугачевым.
 

И снова ее манит Москва. Именно здесь намечает она поставить ряд летних своих резиденций. Имение, называемое Черной грязью, она купила в 1775 году и, сопровождаемая пышнейшим кортежем, поехала смотреть его. Место очень понравилось, и она повелела Баженову разработать проект полной перестройки и планировки Черной грязи. Местечко переименовали в Царицыно. Ей хотелось, чтобы ансамбль был выполнен в «мавританско-готическом стиле». Стиль экзотический; и не исключено, подсказан Потемкиным, любившим всякое этакое.
 

Панорамный вид Царицыно. Ф. Алексеев

Через год архитектор закончил проект. В этой работе он положил начало новому направлению – русской псевдоготике, позже продолженному Казаковым, - стиль романтический, сказочный, напитанный древнерусской архитектурой, которую так любил и так почитал Баженов. В ряде интереснейших сооружений Москвы конца XVII века, выполненных в стиле русского барокко, прослеживаются мотивы архитектурных мелодий, использованные великим зодчим в этой работе.
 

Десять лет строил Баженов в Царицыне. Дело двигалось медленно, пыл архитектора был уж остужен, да и в Москву часто ездить ему приходилось, выполняя несколько частных заказов. Но вот поднялся целый ряд зданий, стены дворца увенчаны кровлей и конец, такой долгожданный, близок уже, видно завершение, вот-вот родится чудо из камня...
 

И – новая катастрофа. Еще страшнее первой. Трудно теперь сказать, то ли уже подготовленная наветом приехала Екатерина в Царицыно, то ли просто в дурном была настроении, а может, и скопилось раздражение против Баженова, связавшегося с масонами, но при виде сооружений она разгневалась. Главное здание с башнями по углам назвала катафалком с погребальными факелами, помещения сравнила с тюремными камерами. Раздражение выхлестнулось фразой: «Это острог, а не дворец!»
 

Императрица распорядилась немедленно прекратить строительство, а что касается готового почти дворца, то оный было велено снести до основания.
 

Вскоре архитектора уведомили, что он увольняется в годовой отпуск по болезни. Это отставка. Казенное содержание он перестал получать. Отстраненный от любимого дела и, по существу, без средств, он вступил в новую, исполненную повседневных забот жизнь. Московский дом со всей обстановкой, а также и имения жены закладывались и перезакладывались, и в конце концов пришлось их продать. Только и оставалась у него надежда – получить частный заказ.
 

Но и на этом поприще долго ему не везло. Разгорелась поутихшая было тяжба с богатеем Демидовым, который ранее условленного времени стал требовать проценты, оплатить векселя. У Баженова и денег-то таких нет, какие надо отдать Демидову, - где ему взять? А тот, пользуясь безвыходным положением архитектора, приказывает составить проект здания Московского университета, и чтобы стоял он непременно на Воробьевых горах. Баженов и этот заказ выполнил. Чувствовал, что найдет Демидов способ отвергнуть работу, а все же делал. И не удивился даже, а только возмутился, когда заказчик, едва ознакомившись с проектом, обрушил на зодчего поток площадной ругани...
 

Главное у Баженова никак не получалось: он хотел, мечтал посвятить себя сооружениям государственным, которые воплотили бы дух народа и, значит, весь его талант зодчего. Хотел строить дворцы, которые приводили бы в изумление иноземцев и являли бы собой могущество России, ее размах и удаль, ее величие. И никак это не удавалось... Только рулоны бумаги, сохранившие широту и глубину его замыслов, смелость решений, только они могут рассказать о тех великолепных зданиях, что замышлял воздвигнуть Баженов.
 

И все-таки он оставил дворцы в память о себе.
 

Дом Пашкова. В настоящее время Российская государственная библиотека

Изумительно это сооружение, поднявшееся на холме рядом с Кремлем. Сбегавшая по крутому склону белокаменная ограда, обрамляла здание восхитительных пропорций с двумя павильонами, изящные фронтоны которых покоятся на ионических капителях колонн. А со двора после того, как посетитель проходил через великолепные ворота с порталом мимо строя колонн, он попадал в сад, разбитый перед дворовым фасадом здания, столь же строгим, изящным, продуманным до самых, казалось бы, незначительных деталей на стенах и окнах. Сказочный дворец, и нет ему другого названия...
 

Вся Москва стекалась сюда, к этому райскому месту, где по дорожкам в саду ходили павлины, китайские гуси, журавли, плавали лебеди, а в золоченых клетках таращились ярко-пестрые попугаи. Точная дата постройки, к сожалению, не установлена, называют годы, близкие к 1784. Петр Егорович Пашков, лейб-гвардии Семеновского полка капитан-поручик, человек очень богатый, имел в Москве и другие дома, но этот дворец - взлет фантазии зодчего, изощренность и одновременно строгость его искусства, совершенство замысла, новь архитектурных решений - все это равных себе не имеет. Раскрылся Баженов, как в дивном сне, в котором успел сотворить... Привиделось будто – и создал...
 

Трудная жизнь выдалась этому творению баженовской мысли и рук. Словно бы и судьба мастера ему передалась. В пожар войны двенадцатого года едва не погиб этот дворец, его удалось спасти, восстановить, что пострадало в огне. Переживал он и полное запустение, когда стоял с окнами, заколоченными крест-накрест досками, снова оживал, опять восстанавливался, хотя и с изменением внутреннего расположения. Но величие, одухотворенную красоту при том всегда сохранял.
 

После смерти матери Павел, вступивший на престол, задумал построить себе внушительный замок. Опальный архитектор, и прежде близкий императору по масонской ложе, был сразу же произведен из коллежских советников в генералы – чин действительного статского советника и награжден имением Глазовым с тысячью душ крепостных. Проектировать Михайловский замок, а позже названный Инженерным, Павел поручил Баженову, к коему всегда, еще даже и в своем детстве, благоволил.
 

Михайловский замок

Баженов был нездоров, болели глаза. Помогал ему сын Владимир, к тому времени уже проявивший способности, порадовавшие отца. Следил же за ходом строительства Михайловского замка Бренна, в недавнем прошлом – простой каменщик, вывезенный из Италии. А Баженов чувствовал себя хуже и хуже, как-то очень уж быстро уходили его силы. Он не сомневался, что жить недолго осталось. Бренна понял по-своему возложенные на него обязанности, принялся менять убранство фасадов, хотя и никто его о том не просил, снял колонны, но, к счастью, окончательно испортить баженовский проект так и не смог. 

  

Еще раз, и уже последний, Павел засвидетельствовал расположение к великому зодчему: особым указом назначил первым по времени вице-президентом Академии художеств и наградил орденом Анны, осыпанным бриллиантами. Баженов нашел в себе силы с энергией приняться за дело - собрался обустраивать академию, сооружать новые здания, задумал основать школу при академии для одаренных людей, даже и программу свою предложил. Решительные реформы готовил Василий Иванович...
 

Он умер в шестьдесят два года в Петербурге. Похоронили его, видимо, в имении, в Глазове. А могила потеряна. Не сумели ее сохранить.

Источник -  http://www.agesmystery.ru/node/661